Отправлено 11 Сентябрь 2012 - 15:35
Ещё в 1908 году Василий Василиевич Розанов не просто отметил исключительность "Слова о полку Игореве в литературе Руси, в культуре Руси - это-то почти сразу отметили - но и ясно высказал, в чём причины этой исключительности
Суть, главная суть смены язычества христианством заключалась в перемене поклонения, которое раньше относилось к “ликам” природы, “полуистинам” и “полупризракам”, вложенным в существо натуральных и извечных вещей, – и в отнесении этого поклонения к полупризракам же и полуистинам биографического характера, к “легендам”, “преданиям”, “житиям”. Это – одно, перемена адреса. Другое: все прежние “полупризраки” были утреннего, молодого, сильного характера; новые адресаты все суть старообразного, болезненного характера, “калеки” и калечество, “юродивые” и юродство, “блаженненькие” и блаженство; все – прихрамывающее, кашляющее и обыкновенно лежащее или сидящее. Лучше лежащее.
Вот и все. Вот главное.
“Слово о полку Игореве” – на сотни лет забылось! Не горе бы, если бы его уничтожили, вырвали, убили. Нет, произошло хуже: оно всем стало не нужно, не интересно. Грамотные жили, но его не читали. Списывали много: но его не списывали: “Не интересно! Не влечет!” Вот ужас, вот настоящий ужас: и сохранилось, завалилось, спаслось чудом всего два списка. Вообразите время, когда Пушкин станет до того неинтересным, что его сохранится всего два экземпляра в России, в старом чулане уездного помещика! Пушкина забудут. “Не интересно! Не влечет!” Не правда ли, если бы это произошло с Пушкиным, мы прокляли бы эпоху, прокляли бы тех русских, которым Пушкин сделался окончательно и совершенно ненужным! В сердце своем мы полагаем, что Пушкин есть мера русского ума и души: мы не Пушкина измеряем русским сердцем, а русское сердце измеряем Пушкиным: и Россия, отряхнувшая от своих ног Пушкина, – просто для нас не Россия, не отечество, не “своя страна”...
Но “Слово о полку Игореве” – это как бы Пушкин ранней России. И на месте его Византия воздвигла “Киевский Патерик”, где кто-то кого-то искушал и кто-то чем-то не соблазнился, и вот что он не соблазнился, и воздержался – это для всей России должно было стать интереснее войны с половцами, и песен Баяна, и плача Ярославны!
Россия сжалась, высохла. Народ молоденький, ему по возрасту 12 лет: но он обязан был сгорбиться, покрыться морщинами, начать хотя бы искусственно кашлять и прихрамывать. И это такая “суть” России до Петра, которая важнее сотен страниц, где Соловьев или Карамзин разъясняют по рубрикам их разницу.
Все – второстепенное, это – главное. Главное – старость, обязательный образ старости, устав старости.
Явно, что народ, в сущности, с юными силами задыхался под этим. На Западе Шекспир – у нас “Патерик”; на Западе Колумб плывет в Америку, Коперник рассматривает небо – у нас “Патерик”; там турниры – у нас опять “Патерик”. “Патерик” – и ничего, кроме “Патерика”. Народ стал забывать сказки, народ стал забывать свои песни. Все это едва терпелось, терпелось не на виду, под спудом. “На виду”– только Патерик. Наконец стал перерезываться или, точнее, перетираться пульс самой сказочности и песенности: “не хочется” читать “Слово о полку Игореве” и также “не хочется” слушать сказку, слушать песню: ибо в душе зародились мотивы все “слезные”, все “хромающие”.
Кто скажет, что Розанов, родившийся и выросший в православной империи, не понял суть византийской заразы - пусть поглядит на картины Павла Рыженко, восхваляемого православными, с его седенькими пыльноглазыми старичками, которых все клонит опереться обо что-нибудь, а ещё лучше присесть, а присевши ещё и привалиться. Или посмотрит профинансированный патриархией "шедевр" мультипликации "Пересвет и Ослябя" с блеклыми красками и старообразными, охающими, скорбящими и крестящимися персонажами..
Главное Василий Василиевич ухватил совершенно верно. "Слово" - вне византийщины. Вне православия. "Слово" - языческое.
Сколько мне известно, он первым указал на это - на языческую сущность (а не просто "пережитки") великой русской поэмы.
"...все прежние “полупризраки” были утреннего, молодого, сильного характера; новые адресаты все суть старообразного, болезненного характера, “калеки” и калечество, “юродивые” и юродство, “блаженненькие” и блаженство; все – прихрамывающее, кашляющее и обыкновенно лежащее или сидящее. Лучше лежащее".
Ну да, четкое определение чумной философии смерти и тлена, но уголовное имперское законодательство уже смягчилось и в 1908 году так писать уже было можно...
"Явно, что народ, в сущности, с юными силами задыхался под этим. На Западе Шекспир – у нас “Патерик”; на Западе Колумб плывет в Америку, Коперник рассматривает небо – у нас “Патерик”; там турниры – у нас опять “Патерик”. “Патерик” – и ничего, кроме “Патерика”.
Главное даже не в оценке Розановым СОПИ, а в тех выводах которые он делает, в следствии, которое он выводит из убийства народного языческого духа:
"И затянул народ “горькую”… Я хочу сказать и, наконец, я хочу закричать, что, конечно, индивидуально, там и здесь, лично и фамильно, “запой” возникает в силу конкретных причин, указуемых, называемых… Но они обманывают. Это “деревья”, а не “лес”. Лес пьянства, как народного явления, как явления всеобволакивающего быта и пьянства не как “хмелька”, здорового и поэтического, а этого горького, унылого, беспесенного – лежит в глубокой подсеченности сил народа, подсеченности не налоговой, не финансовой, не полицейско-правительственной (хотя все это есть и выходит в пьянство “боком”, а не “с лица”), а вот этой – более глубокой и более страшной, что природа и ее великие “олицетворения” угасли для народа, и он стал одинок, остался единственным “лицом” в мире, скучающим, томящимся. Он стал “городским” человеком даже и в деревне, как, конечно, можно быть “деревенским человеком” и в городе. Суть города не в мостовых, а в отсутствие сказок. Суть нового разрыва в том, что человек везде стал видеть ботанику и дровяные склады, что “воздух” заменился для него “смесью кислорода и азота” и ему стало нечем дышать... Нечем дышать душе его... скажем для осторожности – и в Византии. Для олицетворений в природе – нет игры фантазии; нет сочувствия к природе – просто холодно стало человеку жить в похолодевшем мире. “Надо согреться...”