Форум Союза Славянских Общин Славянской Родной Веры: САЛЕНЬКИН ЦВЕТОЧЕК. Всем сёстрам по серьгам. - Форум Союза Славянских Общин Славянской Родной Веры

Перейти к содержимому

Страница 1 из 1
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

САЛЕНЬКИН ЦВЕТОЧЕК. Всем сёстрам по серьгам. Сказка. Оценка: -----

#1 Пользователь офлайн   Радимiръ

  • Продвинутый пользователь
  • PipPipPip
  • Группа: Пользователи
  • Сообщений: 434
  • Регистрация: 02 Февраль 10
  • ГородКалуга, Вятичи,

Отправлено 08 Май 2017 - 15:03

Саленькин цветочек (Всем сестрам по серьгам)

В некиим царстве, в некиим государстве жил-был богатый купец, именитый человек…
Богатство его несметное, как это всегда и бывает, нажито было… Ну, не то, чтобы неправедным путем, но тем способом, что в старые, канувшие в лету имперские времена назывались спекуляцией. А теперь именуются предпринимательством. Здесь купил втридешева, там продал втридорога. А при этом не преминул содрать целых шесть шкур – три здесь, плюс еще три, соответственно, там. Ну, да бог ему судья, не о том сейчас сказ.
Было у купца три дочери. А жена на третьей родами померла. Купец, видишь ты, все сына хотел. И не глядя на то, что жена от одних родов к другим моложе не становилась, да и он еще, бывало, годами по торговым делам пропадал, все заходил и заходил на наследника, покуда супружница его благоверная богу душу-то и не отдала. И в итоге, как уже было сказано, остался наш купец вдовцом с тремя разновозрастными дочерьми.
Первуша девка была ражая и сметливая, до команды охочая. В батюшкино отсутствие ловко управлялась со всеми несметными богатствами, движимыми и недвижимыми. Челядь гоняла, хозяйство держала, вклады размещала. И даже границы немалого поместья, равного иным графствам и герцогствам, бывало, лично обороняла, приняв в свою не по-девичьи крепкую длань отцову булаву и выступив на фундаментальном, как сама хозяйка, гнедом впереди войска.
Купец, лишенный наследника, на Первушу глядя, радовался и душою оттаивал. Потому как осознавал, что будет-таки нажитому пригляд и рачение, когда призовет его господь на нивы свои.
Средняя дочка, - Салка, Саленька, - ни в отца, ни в Первушу статью не удалась. Была она ростом невелика. Стан имела гибкий, а движения быстрые, как у куницы. Отсюда и имя свое получила. Волосы ее были, как у матери-покойницы, черные, гладко зачесанные и собранные сзади в длинную тонкую косицу. А глаза, видишь ты, голубые!
И не тот это был случай, когда длинна коса, да ум короток! Ой, не тот! Умом-то как раз ее бог и не обидел. И так же как и Первушу, не лишил тщеславия. Одначе ежели первая своему гонору выход-то полный находила, Саленька оставалась вроде как не при делах. Вроде как в тени своей корпулентной старшинки. Поэтому, оборотившись вкруг себя и обозрев мир, увидела она к великой своей радости, что власть – прибежище тщеславцев, - от веку на двух китах держится. Властью над телами князь пробавляется. Тут уж Первуша раньше поспела. А вот властью над душами попы заправляют.
Подумала об этом Саленька, и закручинилась. Не берут в попы девок! Разве что в Сестрицы постричься. Да разве ж это жизнь!
Однако кручина ее недолгою была. Оборотилась она вокруг себя вдругорядь да и увидала, что есть еще одна персона, всеми весьма уважаемая и так или иначе над людскими душами власть имеющая.
Жил там недалече один старик-знахарь. И как у кого заболит что, - хоть тело, хоть душа, - так бегом к тому старику! И уважение ему от всего обчества, и почет, и в кошелке с собой волокут что-то. Ну да если содержимое кошелок Саленьку не слишком-то волновало (чай, не голь перекатная!), то вот уважение с почетом – это то, что надо! Опять же, тайна вокруг него какая-то! Завораживает…
Не думая долго, приказала она доставить старика в свои покои барские, где имела с ним подробную беседу. Желаю, говорит, у тебя, знахарь, уроки брать. Чтобы, значит, травы знать целебные, людишек страждущих пользовать и через то большой иметь почет и успеяние.
Старик поначалу обрадовался, что знания его народу на пользу пойдут. И не в его нищенском, а в другом, что называется, совсем другом масштабе. Да и денежку, глядишь, богатая девица в полезное дело вложит. Вертоград там разбить, али сушильни большие для трав поставить. Да мало ли…
Но послушав Саленьку, понял вскоре знахарь, что не того ей было надо. Не из милосердия и жалости к болящим она за дело берется, и даже не ради заработка скромного, дабы себя и семью свою прокормить. Ради славы и почета! Вот как высоко летает соколица!
Ну да, отказывать он ей не посмел. Князьями их семейство в тех краях себя чувствовало. А старику жуть как опостылело с места на место кочевать. Захотелось покоя на склоне лет. Так что стал к Саленьке на подворье когда-никогда захаживать, да кое-чему помаленьку учить.
Ничего, труд невелик! А так, глядишь, и накормят разносолами от пуза, и чарку хмельную поднесут, да и подарок за науку тоже полагается.
А Саленька, как только со старым договорилась, так и велела бабам да девкам дворовым растрезвонить по округе, что, мол, барышня Салка постигает науку от самого местного знахаря. О, как! И многое-де уже превзошла, и чуть ли не самого знахаря по своим талантам за пояс затыкает. Это чтобы люд болящий к ней на излечение приходил. Короче говоря, не успела еще аз и буки заучить, а уж поэмы писать настрополилась.
Старик глядя на таковые-то дела только хмурился да помалкивал. А что ему было делать?
Очень скоро Саленька поняла, что знание знахарское – преизрядное, долгим трудом и усидчивостью берется. И ежели не овладеть им во всех тонкостях, ни одной болячки, даже самой простой, пусть даже почечуя или скорбута, вот так вот с наскоку не одолеешь.
Короче, приуныла девка. Тщеславие-то ее гложет, а успеха пока никакого. Учиться не охота. Запоминать тьмы и тьмы растений – никакой головы не хватает! Да еще помнить, кому какую дать! Да ведь и собрать-то правильно надо! А все это труд. Труд и время.
А где его взять, ежели девице на выданье и выглядеть как-то надо! И искупаться в ослином молоке (царица, бают, какая-то так свою красоту сохраняла), и куафер навести, и платье новое примерить! Из всех трех сестер Саленька больше всего над своей красотой трепетала. Со старшей-то, Первушей, и так все понятно: бой-баба! Ей некогда на себя в зеркало пялиться. Все дела да хлопоты. Младшей сестре внешность тоже была до филейных мест, но совсем по другой причине. О том сказ еще впереди.
Стала Саленька догадываться, что не по Сэмэну макинтош. Но упряма была до одури, и от своей блажи так легко не отказывалась.
«Вот бы», - думала Саленька, - «найти такую траву, цветочек аленький! Чтобы один он от всех хворей помогал! От любых, понимаешь ты, напастей!».
«И чтобы был он только у меня», - добавила она, чуть-чуть поразмыслив.
Порешив на том, стала она на старика-знахаря наседать. Открой, мол, ты мне, старик, тайну великую, тайну страшную! Есть на свете такой цветочек аленький, чтобы любую болячку на раз излечивал? А ежели есть, то в какой стороне его искать?
Вот так наседает она на старика день, другой, третий, а он, знай, все одно твердит:

- Нету, - мол, - такой травы, девонька! Я три-девять земель прошел, сорок рек переплыл и даже три моря одолел, но нигде про такой цветок не слыхивал…

А Саленька все свое гнет:

- Врешь ты все, старик! Для себя в загашнике держишь!
- Да, нет же, говорю тебе! Зачем оно мне? Такое за собой в могилу не утащишь! Ни к чему оно там. Истинно молвлю тебе: нет никаких цветочков аленьких! То выдумки бабьи. Для многих болезней господь много цветочков выдумал. И если и есть какой-то аленький, так то каждому свой. И в свое время. И в нужном месте. И…

Не слушала дальше Саленька, перебивала старика:

- Уж больно сложно все у тебя получается! Есть цветок, говорю тебе! Сердцем чую!...

Так, разругавшись в пух, разбегались они каждый в своем направлении. Саленька в ванну с ослиным молоком, а старик – к себе в свою убогую избушку. Идет, головой качает и думает, ну как ему от чертовой бабы отделаться?! Достала, терпежу нет!
А тут еще на беду калики шли перехожие. На двор купеческий заходили, милостыньку попросить да что на свете белом деется рассказать. Была с ними и сказительница одна. Пелагеей ее звать, что ли?
Так вот, Пелагея эта самая возьми да и расскажи Саленьке сказку, что есть, де, на свете цветок такой, прозванием бориц. От всякой хвори помогает, хоть от простуды, хоть от суставной корчи. А ежели надо, так и от тяжкой сердечной жабы или злого скирра, что за одно лето съедает человека изнутри. И пользуют ту траву и ученые ромейские лекари, и желтолицые монаси, что живут за Великой Степью на самой высокой горе.
Как услышала тот сказ Саленька, так вся и загорелась. Давай сказительницу про бориц подробно пытать. Да только Пелагея, как оказалась, много-то и сама не знала! Так, сказки одни. Про то как один герой подземного трехголового пса тем цветком одолел. Да про то, что, мол, ежели бориц с красавкой да беленой на смальце замешать, а после раздеться донага и обмазаться всей, то можно невидимой стать и полететь над землею. Последнее однако сказительница все шепотком рассказывала да на дверь косилась. Знала, что попы ежели прознают, за такое дело быстрехонько на костер-то и возведут…
Ничего больше не выведала Саленька у Пелагеи про сей знаменитый цветок, который про себя уже прозывала аленьким. Ни где растет, ни как до него добраться, ни как к лечению его изготовить.
А посему, едва отбыли калики со двора, велела тут же старика-знахаря звать. А как явился, так приступила к нему с расспросами.
Старик-то с первых слов Саленьки понял, о каком цветочке речь. Понял, да и закручинился еще больше. Потому как знал, что растение то, бориц, значит, как и всякое великое лекарство, жутко ядовит! Так уж в природе повелось. Есть у цветка, али у камня, али еще у чего сила великая! А уж кто как той силой распорядится сможет, это от ума и знаний зависит. А более всего – от величия духа и чистоты помыслов. Да только как все это девчонке вздорной втемяшить?
Попробовал.
А та в ответ:

- Да знаю я! Сама все знаю! Мне бы вот только достать сей цветочек аленький!

Ну, на том и разошлись. Потому как бориц, тот, что в сказке был упомянут, рос в стороне дальней, вот так вот легко, руку протянув, не достанешь. И так бы все через недельку-другую и забылось бы, за неимением, значит, предмета воздыхания. Однако ж на ту беду (гляди-ка, все один к одному! Ежели Лукавый надумал кого погубить, так непременно исполнит), - так вот, на ту беду засобирался их батюшка-купец в дорогу дальнюю, все по торговым делам.
Собрал своих дочерей любимых, да и молвит:

- Дочери мои милые, дочери мои хорошие! Уезжаю я в дальнюю сторону за три-девять земель, в тридевятое царство, в тридесятое государство. Сколько времени в дороге проведу, не ведаю. Однако ежели будете вы в мое отсутствие девочками-пай, привезу вам подарки богатые, все, что ни пожелаете. Так что ступайте покеда. Сроку вам полных три дня и три ночи, чтобы измыслить, чего бы вам, и без того все имеющим, еще бы захотелось…

Ну, три дня – это он хватил! Потому как старшая дочь, Первуша, с самого начала знала, чего ей привезть.
Чувствовала она себя на ту пору полновластной хозяйкой и наследницей батюшкиных богатств. А главное – всех земель, что родитель помаленьку у местных князей откупил, и всех людишек сирых, что на тех откупленных землях обретались да кормились. Так и получалось: владение-то де-факто есть. А де-юро, вроде как не владение, а так, бесформенное скопище деревень, сел и природных ресурсов.
А потому по прошествии трех дней и трех ночей сказала она батюшке следующее:

- Государь ты мой батюшка родимый! Не вози ты мне золотой и серебряной парчи, ни мехов чёрного соболя, ни жемчуга бурмицкого, а привези ты мне золотой венец из камениев самоцветных. А к венцу тому чтобы грамотка прилагалась. Так, мол, и так. Утверждается, мол, на землях наших графство –не графство, герцогство – не герцогство, но так, княжество. Сам знаешь, типа Монаки. И ты тому княжеству царь-государь. А я тебе наследовать буду…

Припух малость папаша от таких слов. Однако отказать дочке не хочет. Да и сам, ежели честно, о том не раз подумывал. Да все, понимаешь, было недосуг. Он-то все, видишь ты, по торговым делам. А дочка его амбицией-то и переплюнула. Потому отвечал он ей так:

- Хорошо, дочь моя милая, хорошая и пригожая, привезу я тебе таковой венец; знаю в прихожей нашего Государя такого человека, который достанет мне таковой венец и нужную грамотку. Хоть и спрятаны они в кладовой каменной, а и стоит та кладовая в каменной горе, глубиной на три сажени, за тремя дверьми железными, за тремя замками немецкими. Работа будет немалая: да для моей казны супротивного нет.

На том и порешили.
У Саленьки тоже ответ сразу готов был. Однако хотелось ей двух вещей, а подарок нужно было выбрать всего один. Вот и ушли у нее все три дня и три ночи на раздумье. Но не о том, какой гостинец выбрать, а о том, как заполучить оба.
А желалось ей, как все уже поняли, цветочек аленький, про который сказ был выше. А еще нужен был ей тувалет хрустальный. Прознала Саленька, что есть такой. И что якобы смотришь в него, а красота твоя прибавляется. А так как девушка она была, на красоте собственной приподзацикленная, то обойтись без того чудесного тувалета не видела ни малейшей возможности.
Думала она о том, как батюшку развести на оба этих гостинца. Думала-думала, и придумала…
Тут-то как раз и приспела пора рассказать про младшенькую дочь купца. Звали ее Анастасией, или попросту, Настькой. Родилась девочка последней, на самом излете материнской жизни, каковую собственно и погубила, выходя на свет. Как это нередко случается, последние и поздние дети не дюже так чтобы у своих родителей получаются, и родятся малахольными и неудалыми. Вот и Настей мать переходила срок, и плод был крупный весьма. А после ее рождения повитуха, в своих делах изрядно сведущая, сразу же и сказала, что, мол, будет девчушка недалека.
Так и вышло. Проживая свое шестнадцатое лето, Настя имела большое и налитое салом тело, сальные же блеклые волосы и покрытое угрями лицо. Несмотря на возраст и выдающиеся женские стати, первых кровей у девицы еще и не бывало. Что однако ж ее ничуть не заботило, потому как разумом Настя была скудна, и не продвинулась далее ребенка пяти лет. Наукам никаким не поддавалась, женское рукоделье никакое взять в толк не могла, и если не играла с куклами, то могла часами сидеть сиднем и пялиться на собственный палец. Одна отрада – девочка она была добрая и слишком больших хлопот никому не доставляла.
Более всего на свете любила Настька леденцы на палочке. Те что из жженого сахара, петушки там всякие, или белочки. Вот на этих-то петушков Саленька Настьку и купила…
Когда дошел до нее черед отвечать отцу, какого гостинца она себе хочет, Настя долго не могла взять в толк, о чем бишь ее спрашивают. Однако после второго или третьего спроса, а особливо после пребольного, но незаметного для окружающих щипка стоявшей позади нее Саленьки, малахольная напряглась и припомнила, о чем ей говорила давеча сестрица. Надо, мол, у отца попросить некий цветочек аленький. А сестрица за это ей полный подол леденцов отсыплет. Не понимала Настька, на кой сестре какой-то там цветочек, если их вон на лугу – пруд пруди! А леденцы – это что ж? Леденцы – это хорошо!
Припомнила Настя все это, да и скажи отцу, хочу, мол, аленький цветок.
Отец-то поначалу изумился. За ким бесом дуре цветок-то этот самый? Но вскоре смекнул, в чем тут дело. Ухмыльнулся в бороду, поглядел на Саленьку, что рассматривала потолок с самым невинным видом. И… согласился!

#2 Пользователь офлайн   Радимiръ

  • Продвинутый пользователь
  • PipPipPip
  • Группа: Пользователи
  • Сообщений: 434
  • Регистрация: 02 Февраль 10
  • ГородКалуга, Вятичи,

Отправлено 08 Май 2017 - 15:07

Продолжение:

Человек он был умный, тороватый,и всю свою жизнь предприимчивостью и хитростью пробавлялся. И усмотрел в саленькином хитрованстве свою собственную натуру. А какой же отец не радуется, когда его отпрыски на него в точности походят?
Короче говоря, с тем и отбыл…

Перво-наперво купец раздобыл в столице венец для Первуши, что было нелегко. Ну, да полная казна и не такие чудеса творит. Затем прикупил для Саленьки тувалет хрустальный, что уж совсем было несложно. Собрал эти гостинцы, да вместе с другим наторгованным добром и прибылями с нарочным отправил домой.
А сам двинул дальше, меняя товар на деньги, а деньги на товар, в точном соответствии с принципом, изложенным много позднее одним бородатым тайцем.
Везде, где только ни бывал, спрашивал купец про аленький цветочек. Благо, от старика-знахаря знал про него многое: и как называется, и где растет, и для чего нужен. Однако нигде прикупить его не смог. До тех мест, где произрастает сие чудо, он все еще не добрался. А в иных странах бориц не только великим лекарством, но и великим ядом почитался. И иметь его законом запрещалось. А ежели у кого найдут, тому и голову с плеч!
Так, долго ли, коротко, следуя на восход по пути чая и шелка, добрался купец до земель дальних, тридевятых, где живут люди роста невеликого с желтыми лицами и раскосыми глазами. Много было в той земле и чудесного, и непонятного. И было чему подивиться, повосхищаться, поохать да рот пораскрывать!
Да вот беда! Шибко занедужил в дороге купец. Сердце его трепыхалось в груди, как пойманная птица. А иной раз, казалось, и вовсе останавливалось. Дышал он часто, и все равно казалось, что воздуху не хватает. Губы стали синими, как у утопленника. Ноги, которые он едва передвигал, отекли.
В конце концов попутчики-сотоварищи вынуждены были уложить его на повозку, из которой купец почти что и не вставал. И думал бедолага, что вот-вот придет к нему скорый карачун.
В таком вот неприглядном виде вошел торговый караван в городище, где держал свой стол местный князь. И пришли от него к купцу служилые люди справиться о том, что привез купец на продажу, какого товару, да сколько, да какова ему цена.
Купцу-то, понятное дело, не до торговлишки стало. Совсем уже на ладан дышит. И просит он князя раболепно, чтобы прислал тот ему поскорее сведущего лекаря. А уж он-то, купец, за ценой не постоит и подарками богатыми отдарит.
Пришел старичок в чудном цветастом халате. Маленький, сухонький, волосенки седенькие позаду головы в тощую косицу связаны. Да все улыбается и ручонки дружка о дружку потирает.
Заставил он раздеть купца донага, даже исподнего не оставил. Долго держал болящего за запястья обеих рук, играя своими пальчиками на бьющихся жилках, как музыкант на свирели. Потом потыкал в разные точки на теле, иные из которых оказались весьма болезненными.
Под конец сунул купцу в руки глиняный горшок и, сложив свои сухонькие кулачки на уровне паха, недвусмысленно продемонстрировал, для какой же цели горшок болящему даден был. А когда кряхтящий от натуги и поминутно отдыхивающий купец исполнил требуемое, взял горшок и вылил часть его содержимого на большое медное блюдо. Наклоняя блюдо и так, и сяк, посмеиваясь и бормоча себе под нос что-то на своем птичьем языке, лекарь долго разглядывал естественную жидкость, только излившуюся из купца. Похоже, искал причину болезни. И видимо, нашел.
Потому что для начала истыкал купца тьмой иголок, часть из которых была золотой, а часть серебряной, от чего купец стал похож на неприятного одутловатого ежа. Затем с большим чувством собственного достоинства удалился, предварительно передав через толмача, что пришлет для больного некий декохт, каковой следуют тщательно употреблять. И еще добавил для пущей важности, что декохт тот настоян на том самом аленьком (саленькином, то бишь) цветочке.
Купец-то хоть и чуть не при смерти был, а сей знаменательный факт про себя отметил. И когда ему стало много легче, а произошло это седмицей спустя, засобирался он в обратный путь. Но перед тем почтительно испросил аудиенции у местного князя. А когда был, наконец, таковою удостоен, то бухнулся правителю в ноги с нижайшей просьбой.
Так, мол, и так, твое светозарное величество! Есть, мол, у меня три дочери хорошие, три дочери любимые. Уходя в дальние земли, пообещал я им привезть гостинцы по выбору. Двум старшим все, что требовали, нашел. А вот младшенькой, самой любимой (на этих словах лицо купца непроизвольно дрогнуло), - вот ей-то я подарок так и не нашел. А просила она, ни много – ни мало, вот этот вот цветочек аленький, тот самый, каким меня твой лекарь от хвори пользовал.
И ведь что интересно? Ведь не соврал вроде бы ни словом, а князь ему не поверил! То ли из-за дрогнувшего лица, то ли на самом деле нутром ложь чуял.
Получается, соврал купец, что аленький цветочек младшая просила. Пусть формально так оно и было! Но в главном ведь соврал. Что-де любимая она… Из трех сестер Настьку малахольную купец менее всего выделял.
Но князю-то заморскому какое до всей этой семейной сантабарбары дело? Ясно – никакого!
Однако правитель был мужчина прегордый, и терпеть не мог, когда его обманывали. И решил он чужеземного купца-хитрована проучить примерно.

- А что? - говорит князь. – Лекарство, даже самое лучшее, это тоже товар. Бери, сколько тебе влезет. Дорогохонько тебе обойдется…

На этим словах купец заулыбался и даже расслабился. Не думал он, что столь сильно желаемое так просто, без торга и уламываний, отдадут. Восторжествовал это он, да по всему видать рано. Тут князь и говорит:

- Согласен ты, о велемудрый купец, что ежели бы не зелье сие, быть тебе еще пару дней назад среди любезных твоих предков на горе… Впрочем, не знаю, на какой горе обитают ваши предки. Да и не суть это важно. Так, согласен ты или нет?

Насторожился купец: к чему это князь клонит? И осторожненько так:

- Ну, согласен…
- А раз согласен, так ответь мне тогда, во что же ты ценишь жизнь свою? Да, смотри, не продешеви!

Раскрыл купец рот от изумления и не знает, что и сказать. Никак не ожидал он такого поворота событий.
Как тут прямо ответить на вопрос? Сказать, что все свои богатства готов отдать всего за один год, - да что там! – всего за одну минуту жизни? Так князь тогда все и заберет. С него станется!
А у нас ведь как? Лишь только зачнет жареный петух интенсивно поклевывать пониже поясницы, так мы готовы с последним носовым платком расстаться. Отступила беда – все трынь-трава! И тут уж жаба на нас наседает. И душит, душит! И при этом в ухо нам нашептывает: «Не отдавай ни копейки! Самому мало!».
Вот такая точно амфибия насела на нашего купчину. И какую он себе цену не помыслит, все ему кажется – много!
И назвать конечную цифру боится. Правитель, по всему видно, мужик проницательный. Ложь сразу почует. И тогда сия эфемерная, но столь бесценная для купца субстанция, о которой сейчас торг идет, будет им утрачена навсегда…
Мнется купец, и не знает, что сказать.
А правитель знай себе ухмыляется. Как в открытой книге, в душе купца все читает. Подождал еще с минутку, не скажет ли чего купец, да и молвит:

- Так скажу я тебе, о присножадный купец! Жизнь есть величайшее богатство! И никакими материальными благами не окупается. Сколько злата да серебра, драгоценных каменьев или песцовых шкур из своих закромов ты мне не предлагай, все будет мало!…

Весьма закручинился от этих слов купец, и с содроганием ожидал дальнейших слов. А правитель продолжал:

- За жизнь одна лишь цена есть - другая жизнь… Либо вообще – никакой, - тихонько, как бы про себя, произнес князь, - А по сему решаю я так!

Наступила торжественная тишина. И было слышно, как журчит в княжьем саду ручей и весело щебечут птахи. Обмерший от страха купец поворотил покрытое липким холодным потом лицо к раскрытому окну, где узрил отблески ярчайшего солнца и услыхал никогда неумолкающие звуки жизни. И так ему в эти краткие мгновения жить захотелось, что он тут же поклялся любую цену дать, какую бы правитель не назначил.

- Не нужна мне твоя никчемная жизнь,…

На сих его словах возликовал купец. И затопила его радость. А князь продолжал:
- … прожитая в скопидомстве и стяжательстве. Горбатого, как известно, только могила и может исправить. Моих же скромных сил для этого явно не достаточно. А вот изъять из-под твоего тлетворного влияния разум молодой и неокрепший, да наставить его на путь, ведущий прочь из колеса Сансары, это, пожалуй, мне под силу. А посему приговариваю! Отдашь мне дочь свою младшую! Ту, что попросила у тебя аленький цветок…
Вот и получится, что жизнью ты за жизнь расплатишься. А я ничьей жизни не отниму…

Ликование купца достигло апогея! И если первая его радость была чиста и прозрачная, как слеза ребенка, то вторая черными дымками сепии, чернилами, выпущенными каракатицей, захватившими своими мерзкими щупальцами весь его разум, замутила первозданную чистоту.
«Отдать ему Настьку! Ха-ха! Да пусть подавится! Этакое сокровище! Эх, фартовый я, фартовый! Это уж ежели кому прет по жизни, так прет до конца!», - так думал жестокосердный купец, пребывая вне себя от восторга.
Оно-то ведь не каждому дано понять, что ежели где прибыло, так обязательно в другом месте убудет. И не на каждую вещь в подлунном мире дано человеку цену назначать. Он может ее лишь только озвучить. Так, как это сделал князь.
Купец же в душе своей давно все ценники на свой лад переписал, не убоявшись никакого суда…

На следующий день ушел купеческий караван восвояси, груженный по слову желтолицего князя запасом аленького цветка. А вместе с ними ушли в поход воины князя. Это чтобы караван в дороге охранить, а главное – обещанный купцом откуп, Настю, значит, своему правителю в целости доставить.

И шли они долго и трудно, много дней и ночей. Поднимались на высокие горы и спускались в глубочайшие впадины. Переправлялись через полноводные реки и страдали от жажды в пустыне. Но ничего нет краше возвращения домой, и любая дорога к дому всегда бывает короче и проще, чем от него.
Одним словом, долго ли, коротко, а замаячили впереди знакомые холмы, и измученные долгой дорогой лошади ощутили на губах вкус знакомых с жеребячества сочных трав.
Радовались усталые путешественники, предвкушая скорую встречу с родными, жарко натопленную баню, многие хмельные меды и сытную еду. И только одно обстоятельство омрачало их радость. Снадобье, выданное в дорогу купцу иноземным лекарем, подошло к концу, и прежняя хворь подступила к болезному с новой силой. По этой причине пришлось всему каравану, не дойдя до дому совсем немного, встать на дневку-другую. Авось на отдыхе больному полегчает, так чтобы хоть до дому-то довезти. А там лекарь да покой его на ноги живо поставят.
Купец еще в самом начале пути послал со скорой оказией домой весточку, что, мол, добыл он вожделенный подарок, аленький цветок. И что возвращается с другим богатым товаром. Пущай, мол, готовятся к встрече любимого родителя.
Письмо это было доставлено несколькими седмицами ранее того часа, как ступило копыто первой караванной лошади на родные земли. То-то было радости в купеческом доме! Батюшка едет!
Старшая, Первуша, искренне, от всего бесхитростного сердца любила отца, и ликовала в ожидании скорой встречи.
Саленька – та радовалась не без умысла. Скоро, ой скоро прибудет к ней желанный подарок, цветок аленький! Он-то и доставит ей и славу, и почет!
А Настька радовалась так, как она это делала почти всегда, без всякого особого повода, по той только одной причине, что жива, сыта и обогрета. А тут еще у сестер обеих рот до ушей. Чего ж и ей не улыбаться?
Царившее приподнятое настроение спустя несколько дней было нарушено происшествием, положившим первый серьезный камень раздора между двумя старшими сестрами.
Саленька в ожидании и предвкушении своего звездного восхождения на небосклон врачевания и лекарства в очередной раз призвала к себе старика-учителя и долго пытала да выведывала у того секретные рецепты приготовления зелья из борца. Старик же, видя незрелость своей строптивой ученицы не столько в плане разума, сколько в плане духа, прозревал великие беды, которые может принести передача в ее руки столько мощного средства. А посему поначалу всячески смягчая свои речи, все старался от темы отойти. В конце же концов, изрядно измотанный упрямством вздорной девки, потерял он последние крохи терпения, а с ними и все остатки вежества, и воскликнул:

- Смирение должно быть в ученике! Смирение и уважение к учителю. Так что вот тебе последний мой сказ!

Плюнул в сердцах на ладонь, свернул из пальцев по-стариковски костлявый, но все еще увесистый кукиш, да и сунул Саленьке под нос. И не проронив больше ни звука, вскочил, как мог, резво со скамьи, да и вышел вон.
Обескураженная таким поворотом Саленька долго смотрела на дверь горницы, за которой скрылся старый строптивец, и измышляла, каким же таким макаром ей выведать, что требуется. А когда дошла наконец, что ничего не выйдет, покрылось ее сердце мраком ненависти.
До сего часа была там только зависть к старику, за его знание, за любовь людскую, истока которой Саленька никак не могла распознать. Ко всему, что ее окружает, подходила Саленька со своей меркой. А другой и допустить не могла. Не понимала того, что не всегда, ой, не всегда, может лекарь помочь страждущему. Нет абсолютного лекарства! И не всегда выздоравливает человек. Такими уж создало нас Провидение. И когда лекарства не помогают, когда знания пасуют перед Природой, тогда вперед выступают милосердие и сострадание. И изливаются на страждущего ласковым словом и добрым взглядом. А ежели все товарной линейкой мерить и сердце черное иметь, откуда взяться добру и состраданию?
Затем мысль Саленьки повернула в другую сторону.
Такой конкурент под боком! Покуда будет рядом старик, нипочем не взойти саленькиной звезде на высокий небосклон. Вечно ей пребывать в тени его славы.
Пошла тогда Саленька к старшей сестре и, потому как та управляла делами в отсутствие отца, потребовала, чтобы выслали старика-лекаря за пределы их владений. Я-де сама с лекарскими обязанностями справлюсь!
Первуша, не первый год к тому времени державшая отцовский стол, наверное, потому и стала во главе семьи, что имела от рождения все те качества, без которых правителю не бывать. Она была справедлива и великодушна. И не только выжимала из людишек подати, но и от врага обороняла, и заботу о них имела.
Посему лишь только уяснив, чего хочет от нее сестрица, сильно попеняла той за черную ее неблагодарность, и отказалась трогать старика под предлогом того, чтобы не оставить народонаселение без лекарского вспомоществования. А цена саленькиным «талантам» была ей хорошо известна.
Опять же, любят старика люди. А ну, как возмутятся? Так и до бунта недалеко! Нет, не бывать этому! И не проси!
Затаила Саленька свою злобу, проглотила обиду и ушла.
Однако не такой она была человек, чтобы вот так вот, за здорово живешь, от своего отступиться! Промучилась, провертелась на полатях пару ночей, зубами от злости поскрипела, да и задумала черное дело.

#3 Пользователь офлайн   Радимiръ

  • Продвинутый пользователь
  • PipPipPip
  • Группа: Пользователи
  • Сообщений: 434
  • Регистрация: 02 Февраль 10
  • ГородКалуга, Вятичи,

Отправлено 08 Май 2017 - 15:12

Продолжение:

Пошла на третий день на ближний солнечный луг да нарезала чемеричного листа. Средство это известное. Кто крыс в подполе травит, кто тараканов изводит, а кто от чесоточного зудня избавляется. Настояла, как положено. И позвала старика-учителя. Якобы мириться. Поняла, мол, осознала, гордыню смирила и готова дальше науку знахарскую постигать.
Накрыла богатый стол. Яства разные, разносолы. Мед хмельной выставила. А пузырек с чемеричной водой в рукав спрятала.
Как старик пришел, Саленька его за стол усаживает и по царски потчует. Слова говорит ласковые, повинные. И так старого учителя обиходит, и этак. А сама, змеюка подколодная, только момента дожидает, чтобы зарукавные свои замыслы осуществить.
И дождалась. Покуда отвлекся старик на что-то, быстро достала Саленька чемеричную воду, да и в кубок, из которого учитель мед пил, вылила. И с замиранием сердца стала поджидать, когда же он яд-то выпьет.
Вот старик взял с блюда кусочек пирога. Вот положил его в рот и прожевал неспешно. Вот потянулся за своей чашей, запить. Поднес ко рту.
Саленька так и замерла.
Вот наклонилась чаша с ядом к губам, и первые капли потекли в рот старика…
Однако не прошло и двух ударов сердца, отдернул старик чашу ото рта и выплюнул еще не проглоченную жидкость обратно в кубок.
Недоучка Саленька не учла того, что чемерица сильно вкус напитка изменит, а старик, в своем деле сведущий да опытный, легко распознает отраву.
Уставились они друг на друга в немом молчании. Старик, сидящий и поднявший лицо к стоящей одесную Саленьке, - с ужасом и отвращением. И Саленька, наклонившаяся, и словно зависшая наподобие коршуна над стариком, - с ненавистью и неукротимой злобой.
Еще мгновение, и рука Саленьки судорожно дернувшись, схватила с блюда с курятиной большой разделочный нож. В следующий миг его острие уже летело к стариковому сердцу.
Старик отпрянул назад. Упал на спину вместе с опрокинувшейся лавкой. Потом перевернулся на карачки, и так, на четырех костях, рванул в дверной проем в прихожую.
Но где ему было тягаться в скорости с молодой девкой! Она настигла старика одним прыжком и вновь занесла над ним свое оружие.
Вдруг чья-то крепкая рука, гораздо сильнее саленькиной, перехватила ее кисть, да сжала так, что нож выпал из нее и забренчал по доскам пола. Саленька оторвала свой обезумевший взгляд от старика, все так и лежащего у ее ног, и подняв глаза, увидела перед собой разъяренную старшую сестру…

В тот же день под вечер Первуша с двумя верными гриднями провожала телегу, на которой восседал со своим немудрящим скарбом старик-лекарь. Они до темноты достигли границы княжества, когда Первуша приказала остановиться. Легонько тронув каблуками бока своего гнедого подъехала к телеге и обратилась к изгнаннику:

- Ты прости меня, старче! Нет никакой твоей вины в том, что изгоняю я тебя с насиженных мест. Сестрица (что за бес в нее вселился?) крепко на тебя взъелась! А я ее знаю – начатое она завершит непременно. Я же смерти твоей не желаю… А посему вот тебе серебра кошель на новое обзаведение, ступай себе с миром и не держи на меня зла, если сможешь…

Ушла телега со стариком в ночь, поскрипывая плохо смазанной осью. И после того никто уж его в тех краях не видел…


И вот настал день, когда на купеческое подворье въехала повозка с хворым купцом-хозяином. А вслед ей заходили многие и многие повозки с товаром, которые сразу направлялись к складским амбарам на разгрузку.
Последними же перед удивленными взорами домочадцев предстала повозка, груженая аленьким цветком, в окружении отряда чужеземных воинов. Вот от их группы отделился всадник, по всему видно, начальствующий над ними, и подъехав к повозке, на которой все еще возлежал купец, почтительно, но твердо произнес:

- Вот, купец, мы и сдержали свое обещание, проводили тебя с аленьким цветком домой. Сдержи теперь и ты свое!

- Что ж, и не отдохнете теперь с дороги? В баньку не сходите, медов хмельных не попьете?, - стал вопрошать всадника купец, не столько желая угодить чужестранцам, сколько рассчитывая их по старой своей купеческой привычке одурачить, и повернуть дело в свою сторону.

Всадник лишь отрицательно покачал головой, и отвечал:

- Нет, купец! Не велел нам наш князь медов твоих хмельных распивать. А приказал, взяв обещанное, поскорее назад возвращаться.

Стоявшие на крыльце домочадцы во главе с Первушей, Саленькой и Настей все никак в толк не могли взять, о чем бишь речь. В недоумении переминались с ноги на ногу, не решаясь вмешиваться в разговор старшего.
Купец же, припомнив многие месяцы странствий по чужим краями, не всегда спокойным и дружественным, припомнил также и отвагу, и воинское умение сопровождавших его чужеземных всадников. И понял, что даже здесь, в сердце своих владений ничего он с ними сделать не сможет. Особливо, без того, чтобы его не обвинили в вероломстве. И глубоко вздохнув и сделав самую печальную мину, на которую был способен, указал перстом на младшую свою дочь:

- Вот она. Берите…

Чужеземец недоверчиво посмотрел на малахольную. Потом заглянул в глаза купцу. Затем оценил богатый наряд лакомящейся леденцом и бестолково улыбающейся дуры. И сделал знак своим воинам.
От их группы отделились двое. Подъехали к крыльцу. Спешились. И приблизившись с Насте, хотели почтительно взять ее под руки.
Однако не тут-то было! Ничего не понимающая Первуша, видя такое дело, грозно заступила им путь, отталкивая от сестры плечами и кладя руку на висящий у пояса меч.

- Батюшка!, - воскликнула она. – Что это они делать удумали? Почто Настьку хватают? Не позволю! Эй, люди!
- Охолони, Первуша!, - купец усталым жестом поднял руку. – Так надо…

И рассказал все, как было. Как ему аленький цветочек достался, и что за это князь чужеземный потребовал.

- Вот так, - в притворной печали сказал купец. Не особо ему было жаль такую-то дочку потерять. Но на люди показать того боялся. – Выбирай, Первуша! Кто тебе из нас двоих дороже? Я или сестра? Ведь ежели не она, так я должен буду в обратный путь к чужеземному князю отправляться. И уж не дойду туда, это точно…

Онемела от такого выбора Первуша. В смятении обвела взглядом домочадцев, отца, Настю. Поглядела на чужих всадников, в ожидании стоящих поодаль, и на повозку, доверху наполненную аленьким цветком.
Злосчастным аленьким цветком…
Мысль Первуши скакнула и заторопилась. Вдруг пришло понимание, и она в гневе, требовательно уставилась на Саленьку.

- Знаю я, для кого везли сей цветочек аленький! Знаю! А раз так, то может быть, тому человеку и ответ держать?

И замолчала, сверля глазами среднюю сестру. Саленька хмыкнула, как ни в чем не бывало. Глазками своими красивыми и бесстыжими по облачкам высоким прошлась, да и молвит:

- Что же ты, сестра? Все тут прекрасно это знают!, - и обвела двор плавным лебединым жестом. – Настька цветка возжелала. Ей батюшка его и привез…

Первуша чуть не задохнулась от такого вероломства. Так и не сняв длани своей с меча, дернулась было к сестре. Но тут возвысился голос купца:

- Стой, Первуша! Сказал тебе – охолони! Вот тебе мой отцовский сказ! Как обещано мной, так тому и быть. А не подчинишься, прокляну!

Замерла Первуша на месте, глядя, как расплываются губы Саленьки в издевательской ухмылке.
И мнилось Первуше, что все это не наяву. Что это сон. Или того хуже, захватили ее в свой морок нави злые. Однако что может быть хуже яви! Сон развеется по утру, а от нави откреститься можно. Тут же как быть?! Как поступать? Мечом сей узел гордиев не разрубишь! Кого из двоих выбирать? Отца иль сестру? Да и можно ли такое!
Покуда стояла Первуша в ошеломлении, чужестранные воины взяли Настьку под локотки, усадили на повозку со всем возможным комфортом, да и отбыли со двора…

Прошло два дня. Страсти по Настасье малость улеглись. Порывавшаяся было в погоню за чужеземным отрядом Первуша была остановлена твердой отцовской рукой.
Да и другая беда на перед вышла.
Купец умирал. Умирал без данного желтолицым лекарем снадобья. А своего лекаря, как оказалось, нетути.
Сидели сестры по разные стороны от отцовской кровати, держась за его опухшие руки, одна за шуйку, другая – за десницу, и друг на друга не смотрели. Однако ж видела Первуша, что взгляд сестрицы, нет-нет, да и высверкивает. Что на месте ей не сидится, будто кто шило ей в заднее место вонзил. По всему видать, мысль какую-то имеет. Однако ж, помалкивает.
«Что же делать?», - думала Первуша. – «За стариком-лекарем бы надо кого-то послать. Да, только кого?».
Обоих гридней, тех, что старика провожали, седмицей ранее она самолично на дальние заставы разослала. Чтоб болтали поменьше, да чтоб Саленька до них не дотянулась. С нее станется за стариком лихих людишек отправить! Вот только делать-то теперь что? Никто, кроме нее теперь и знать не знает, где обретается старик. И по всему выходит, самой нужно на конь, да за лекарем скакать. Времени, видать, совсем мало остается. До старика без малого дня три добираться! Да обратно потом. Эх, да делать нечего!
Ну, что же, решено!
С тяжелым сердцем заседлала Первуша гнедого и вынеслась за родную околицу. Скверные думы в дороге не самые лучшие попутчики. А ну как батюшка без нее преставится? Как ей потом без слова его прощального жить?
Опять же, Саленька, зараза, что-то затевает! Ох, не было бы беды!
С такой кручиной проскакала Первуша целый день, да заночевала в открытом поле. А чуть свет засобиралась было в путь, как услышала далекий топот лошадиных копыт, что доносился со стороны родного дома. Вот и всадник в предрассветных сумерках показался. Узнала его Первуша, да так и обмерла, обессиленно на своем стремени повисла. Горе почуяла.
Ждет.
И вот подскакал к ней их дворовый человек. Осадил измученную лошадь, мало чуть из седла не выпал. И кричит:

- Поспешай-воротись, барыня! Сестрица твоя совсем, видать, из ума выжила! Варит зелье из заморского чудо-цветка, что давеча батюшка привез. Поить его собирается!...

Не дослушала до конца Первуша, прыгнула в седло и понеслась во весь опор обратно.

Загнала гнедого, и под вечер влетела на родимый двор. Кулем свалилась с лошади наземь и чуть не на карачках рванулась на высокое крыльцо. По лестнице на первый поверх.
А там двери распахнуты, и две чернавки полотном зеркала завешивают.
Завыла Первуша в голос и в следующую горницу сунулась.
Лежал в ней батюшка ее купец на большом дубовом столе. Меж мертвых пальцев толстая свеча вставлена. Да в изголовье и по бокам еще с десяток светят. Плывет по горнице сладчайший запах ладана.
Невидящим взглядом обвела Первуша горницу, покуда не увидела большой черное пятно. Отерла глаза от слез. И шагнул ей навстречу местный священник, что молитву над покойником читал.
Не помня себя, схватила его Первуша за локти медвежьей своей хваткой, да так, что чернорясный чуть не застонал. Вперила в него свой пылающий взгляд и выдохнула, как зарыдала, всего одно слово:

- Салка?!

И по тому, как отвел свои глаза поп, все поняла.
Отбросила она его в сторону, словно тряпичную куклу, и стремительнее, чем кречет, взлетела по лестнице наверх. Толкнула саленькину дверь.
Та сидела перед своим хрустальным тувалетом, и заслышав шум шагов, начала было поворачиваться. И лишь только ужасом в ее зрачках успела отразиться грозная фигура сестры, когда не по-женски тяжеленный кулак обрушился на ее голову…

Полные сутки пролежала-прометалась в горячке Первуша. А когда восстала с ложа и на нетвердых нога вышла за порог, со двора выезжали в сопровождении домочадцев и плакальщиков две телеги с двумя гробами. Не помня себя, хватаясь по пути руками за стены, спустилась Первуша на двор, и долго бродила там, утыкаясь в знакомые сараи, и не узнавая их.
В конце концов в дальнем углу натолкнулась она на повозку, оставленную чужестранными всадниками, доверху забитую злосчастным снадобьем. Были то клубеньки наподобие маленькой черной репки. Какие по одному, а какие срослись по два - по три. Набрала их Первуша полные горсти, поднесла к глазам. Всмотрелась. Понюхала. Бросила обратно. И снова – набрала, всмотрелась, понюхала, бросила.
И снова.
И снова…

Неясно, кто ей руководил тогда. Разум ли ее потрясенный, бог ли, дьявол, звериное ли чутье. А только от этих пересыпаний пришла она в себя, и зарыдала. И провела так не один час.
А после повелела все содержимое повозки кучей высыпать на могилу Саленьки, да землею как след присыпать. Чтобы ни у кого не появилось соблазна через силу, которая лишь сильному духом и светлому помыслами дается, величия достичь …


Мой учитель замолчал, и продолжая резать и укладывать на расстеленный брезент длинные стебли вероники, нет-нет, да и постреливал в меня веселым прищуренным глазом. Потом кряхтя, разогнул свою старую натруженную спину, и вытирая от пахучего зеленого сока изогнутое лезвие садового ножа, пробормотал, как бы ставя в своем рассказе последнюю точку:

- Вот так и досталось всем сестрам по серьгам…

Затем, видя, что я еще чего-то жду и смотрю на него недоверчиво-выжидательно, похмыкал, пробормотал себе что-то под нос, пожевал выцветшими губами и изрек:

- Ах, да! Забыл!

И по его смеющимся глазам я понял, что ничего он не забыл, а вероятно, еще что-то придумал.

- Так вот. Увезли желтолицые всадники Настьку за три-девять земель, в далекие-предалекие страны… А там, сам знаешь, какие есть мудрецы! У-ух! Не нам с тобой чета. Покумекали-покумекали, да и придумали для малахольной такое чудо-лекарство, что она скорехонько в разум-то вошла. Красавица стала, м-м-м! Сказку-то про гадкого утенка слыхал? Вот-вот! А то смотри, я тебе ее расскажу… А Настя такая стала, что глаз не отвесть. Князь-то, ну, тот, что аленький цветок купцу продал, влюбился в нее без памяти. Женился. А Настя ему детей нарожала. Здоровеньких таких!...
Ну, что ты на меня так смотришь! Что, неправда, по-твоему? Ну, так то же сказка…


октябрь, 2014
Автор - Алефиров А. Н.
Полностью, с комментариями здесь - http://fabulae.ru/pr...hp?id=39105&N=1

Страница 1 из 1
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

1 человек читают эту тему
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых пользователей